В.Г. Белинский.
«"Герой нашего времени". Сочинение М. Лермонтова».
Максим Максимыч
«…Тип старого служаки, закаленного в опасностях, трудах и битвах, которого лицо так же загорело и сурово, как манеры простоваты и грубы, но у которого чудесная душа, золотое сердце. Умственный кругозор Максима Максимыча очень ограничен; но причина этой ограниченности не в его натуре, а в его развитии. Для него «жить» значит «служить на Кавказе», азиаты - его природные враги… Какое теплое, благородное, даже нежное сердце бьется в железной груди этого, по-видимому, очерствевшего человека; вы увидите, как он каким-то инстинктом понимает все человеческое и принимает в нем горячее участие; как душа его жаждет любви и сочувствия, и вы от души полюбите простого, доброго, грубого в своих манерах, лаконического в словах Максима Максимыча.
Вот начало поэтической истории «Бэлы». Максим Максимыч рассказал историю «Бэлы» по-своему. Добрый Максим Максимыч, сам того не зная, сделался поэтом, так что в каждом его слове, в каждом выражении заключается бесконечный мир поэзии… Он, грубый солдат, любуется Бэлою, как прекрасным дитятею, любит ее, как милую дочь. Ему досадно, что его ни одна женщина не любила так, как Бэла Печорина…
Грушницкий
В «Княжне Мери» Печорин в Пятигорске сходится со своим знакомым — юнкером Грушницким. По художественному выполнению, это лицо стоит Максима Максимыча: подобно ему, это тип, представитель целого разряда людей, имя нарицательное.
Грушницкий носит солдатскую шинель из толстого сукна; у него георгиевский солдатский крестик. Ему очень хочется, чтобы его считали не юнкером, а разжалованным из офицеров, он находит это очень эффектным и интересным. Вообще, «производить эффект» — его страсть. Он говорит вычурными фразами. Словом, это один из тех людей, которые особенно пленяют чувствительных, романтических провинциальных барышень, один из тех людей, которых, по прекрасному выражению автора записок, "не трогает просто прекрасное и которые важно драпируются в необыкновенные чувства, возвышенные страсти и исключительные страдания". Он недолюбливает Печорина за то, что тот его понял. Печорин тоже не любит Грушницкого и чувствует, что когда-нибудь они столкнутся, и одному из них несдобровать. Они встретились как знакомые. Но из-за княжны у них началась открытая война: в глаза и за глаза язвили они друг друга насмешками, злыми намеками. Верх всегда был на стороне Печорина, ибо он вел войну с должным присутствием духа, без всякой запальчивости. Его равнодушие бесило княжну и, назло ей самой, только делало его интереснее в ее глазах. Грушницкий следил за нею, как зверь…
Это его радовало и забавило, но что же за радость бесить доброго, пустого малого?
Позабавившись над Грушницким, он позабавился и над княжною, хотя и совсем другим образом.
После бала история круто поворотилась и из комической начала переходить в трагическую.
Грушницкий наконец понял, что он одурачен, но вместо того, чтобы в самом себе увидеть причину своего позора, он увидел ее в Печорине…против Печорина начала составляться враждебная партия; но он не испугался, а обрадовался этому, увидев новую пищу для своей праздной деятельности... «Очень рад; я люблю врагов, хотя не по-христиански. Они меня забавляют, волнуют мне кровь».
Почтенная компания поджигает Грушницкого. Драгунский капитан хочет только позабавиться над Печориным, заставив его обнаружить свою трусость. Он предлагает Грушницкому вызвать его на дуэль, где заряжен будет лишь один пистолет.
Самолюбие Грушницкого уверило его в небывалой любви к княжне и в любви княжны к нему; самолюбие заставило его видеть в Печорине своего соперника и врага; самолюбие решило его на заговор против чести Печорина; самолюбие не допустило его послушаться голоса своей совести и увлечься своим добрым началом, чтобы признаться в заговоре; самолюбие заставило его выстрелить в безоружного человека. Этот человек - апофеоз мелочного самолюбия и слабости характера. Отсюда все его поступки.
Григорий Александрович Печорин
Герой романа в повести «Тамань» является тем же таинственным лицом, как и в первых повестях. Вы видите человека с сильною волею, отважного, напрашивающегося на бури и тревоги, чтобы занять себя чем-нибудь и наполнить бездонную пустоту своего духа, хотя бы и деятельностью без всякой цели.
Равнодушие и ирония — больше светская привычка, нежели черта характера. «Нет в мире человека, над которым бы прошедшее приобретало такую власть, как надо мною. Всякое напоминание о минувшей печали или радости болезненно ударяет в мою душу и извлекает из нее все те же звуки... Я глупо создан! ничего не забываю - ничего!», — говорит герой.
«Я чувствую в себе эту ненасытную жадность, поглощающую все, что встречаю на своем пути; я смотрю на страдания и радости других только в отношении к себе, как на пищу, поддерживающую мои душевные силы. Сам я больше не способен безумствовать под влиянием страсти; честолюбие у меня подавлено обстоятельствами, но оно проявилось в другом виде, ибо честолюбие есть не что иное, как жажда власти, а первое мое удовольствие — подчинять моей воле все, что меня окружает; возбуждать к себе чувство любви, преданности и страха — не есть ли первый признак и величайшее торжество власти? Быть для кого-нибудь причиною страданий и радости, не имея на то никакого положительного права, не самая ли это сладкая пища нашей гордости? А что такое счастие? Насыщенная гордость? Если б я почитал себя лучше, могущественнее всех на свете, я был бы счастлив; если б все меня любили, я в себе нашел бы бесконечные источники любви».
Печорин играл роль соблазнителя княжны от нечего делать; Мери, как птичка, билась в сетях, расставленных искусною рукою, а Грушницкий по-прежнему продолжал свою шутовскую роль. Чем скучнее и несноснее становился он для княжны, тем смелее становились его надежды… «Я часто себя спрашиваю, зачем я так упорно добиваюсь любви молоденькой девочки, которую обольстить я совсем не хочу и на которой никогда не женюсь? К чему это женское кокетство? Вера меня любит больше, чем княжна Мери будет любить когда-нибудь; если б она мне казалась непобедимой красавицей, то, может быть, я бы завлекся трудностию предприятия... Из чего же я хлопочу? Из зависти к Грушницкому? Бедняжка! Он вовсе ее не заслуживает».
Какой страшный человек этот Печорин! Потому что его беспокойный дух требует движения, деятельность ищет пищи, сердце жаждет интересов жизни, потому должна страдать бедная девушка! "Эгоист, злодей, изверг, безнравственный человек!" - хором закричат, может быть, строгие моралисты... Не подходите слишком близко к этому человеку. Вы предаете его анафеме не за пороки, но за ту смелую свободу, за ту желчную откровенность, с которою он говорит о них… Но этому человеку нечего бояться… Да, в этом человеке есть сила духа и могущество воли; в самых пороках его проблескивает что-то великое, как молния в черных тучах, и он прекрасен, полон поэзии. Его страсти - бури, очищающие сферу духа; его заблуждения — острые болезни в молодом теле, укрепляющие его на долгую и здоровую жизнь. Пусть он клевещет на человеческую природу, видя в ней один эгоизм… Глубока его натура, врожденна ему разумность, силен у него инстинкт истины!
Печорин играл роль соблазнителя от нечего делать; княжна, как птичка, билась в сетях, расставленных искусною рукою, а Грушницкий по-прежнему продолжал свою шутовскую роль. Чем скучнее и несноснее становился он для княжны, тем смелее становились его надежды… «Я часто себя спрашиваю, зачем я так упорно добиваюсь любви молоденькой девочки, которую обольстить я совсем не хочу и на которой никогда не женюсь? К чему это женское кокетство? Вера меня любит больше, чем княжна Мери будет любить когда-нибудь; если б она мне казалась непобедимой красавицей, то, может быть, я бы завлекся трудностию предприятия... Из чего же я хлопочу? Из зависти к Грушницкому? Бедняжка! Он вовсе ее не заслуживает.
Какой страшный человек этот Печорин! Потому что его беспокойный дух требует движения, деятельность ищет пищи, сердце жаждет интересов жизни, потому должна страдать бедная девушка! «Эгоист, злодей, изверг, безнравственный человек!» — хором закричат, может быть, строгие моралисты... Не подходите слишком близко к этому человеку. Вы предаете его анафеме не за пороки, но за ту смелую свободу, за ту желчную откровенность, с которою он говорит о них… Да, в этом человеке есть сила духа и могущество воли, которых в вас нет; в самых пороках его проблескивает что-то великое, как молния в черных тучах, и он прекрасен, полон поэзии... Ему другое назначение, другой путь, чем вам. Его страсти — бури, очищающие сферу духа; его заблуждения, как ни страшны они, острые болезни в молодом теле, укрепляющие его на долгую и здоровую жизнь.
Печорин не любил княжну: он оскорбил бы самого себя, если бы назвал любовью легонькое чувство, возбужденное его собственным кокетством и самолюбием.
Да, брак есть гибель такой любви, и вот почему так много бывает несчастных браков по любви... Только действительное чувство не боится своего осуществления... Печорин еще не знает самого себя. Но винить ли его за это? Вините, если в глазах ваших юноша виноват тем, что он молод, а старец тем, что он стар! Можно ли винить их и за то, что они с такою жадностью бросаются на все, что волнует душу призраками блаженства? Не все же родятся с этим апатическим благоразумием, источник которого — гнилая и мертвая натура...
Глубока его натура, врожденна ему разумность, силен у него инстинкт истины!
«Все читали на моем лице признаки дурных свойств, которых не было; но их предполагали — и они родились. Я был скромен — меня обвиняли в лукавстве: я стал скрытен. Я глубоко чувствовал добро и зло; никто меня не ласкал, все оскорбляли, — я стал злопамятен; я был угрюм — другие дети веселы и болтливы; я чувствовал себя выше их — меня ставили ниже: я сделался завистлив. Я был готов любить весь мир — меня никто не понял: и я выучился ненавидеть. Моя бесцветная молодость протекла в борьбе с собой и светом; лучшие мои чувства, боясь насмешки, я хоронил в глубине сердца: они там и умерли. Я говорил правду — мне не верили: я начал обманывать; узнав хорошо свет и пружины общества, я стал искусен в науке жизни. И тогда в груди моей родилось отчаяние. Холодное, бессильное отчаяние, прикрытое любезностью и добродушною улыбкой; я сделался нравственным калекой: одна половина души моей не существовала, она высохла, испарилась, умерла… другая шевелилась и жила к услугам». От души ли говорил это Печорин или притворялся? Трудно решить определённо… Люди, которые находятся в борьбе с внешним миром и с самим собою, всегда недовольны, всегда огорчены и желчны. И вот почему такие люди так неистощимы в самообвинении: оно обращается им в привычку. Обманывая других, они прежде всего обманывают себя. Во всех выходках Печорина вы замечаете, что у него страждет самолюбие. Отчего родилось у него отчаяние? Видите ли: он узнал хорошо свет и пружины общества, стал искусен в науке жизни. Какое мелкое самолюбие! — восклицаете вы. Но не торопитесь вашим приговором: он клевещет на себя.
В самом деле, в нем два человека: первый действует, второй смотрит на действия первого и рассуждает о них, или, лучше сказать, осуждает их, потому что они действительно достойны осуждения. Причины этого раздвоения, этой ссоры с самим собою, очень глубоки, и в них же заключается противоречие между глубокостью натуры и жалкостью действий одного и того же человека.
Печорин смотрит на себя, как на человека, вполне развившегося и определившегося: удивительно ли, что и его взгляд на человека вообще мрачен, желчен и ложен? Он как будто не знает, что есть такие пылкие и сильные души, которые, в эту эпоху семейной жизни, находят неизъяснимое наслаждение в сознании своего превосходства, мстят посредственности за ее ничтожность.
Ему невольно приходит в голову вопрос о цели его жизни. "Зачем я жил? Для какой цели я родился? А верно она существовала, и верно было мне назначение высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные... Но я не угадал этого назначения, я увлекся приманками страстей пустых и неблагодарных; из горнила их я вышел тверд и холоден, как железо, но утратил навеки пыл благородных стремлений — лучший цвет жизни!.."
«Я давно уж живу не сердцем, а головою. Я взвешиваю, разбираю свои собственные страсти и поступки со строгим любопытством, но без участия. Во мне два человека: один живет в полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его». Это признание обнаруживает всего Печорина. Бессознательно, но верно выговорил Печорин всего себя. Этот человек не пылкий юноша, который гоняется за впечатлениями. Нет, он вполне пережил юношеский возраст, этот период романического взгляда на жизнь. Он много перечувствовал, много любил и по опыту знает, как непродолжительны все чувства, все привязанности; он много думал о жизни и по опыту знает, как ненадежны все заключения и выводы для тех, кто прямо и смело смотрит на истину, не тешит и не обманывает себя убеждениями, которым уже сам не верит...
Это переходное состояние духа, в котором для человека все старое разрушено, а нового еще нет. Тут-то возникает в нем то, что на простом языке называется и "хандрою" и что на языке философском называется рефлексиею… в состоянии рефлексии человек распадается на два человека, из которых один живет, а другой наблюдает за ним и судит о нем.
И ненавидим мы, и любим мы случайно,
Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви,
И царствует в душе какой-то холод тайный,
Когда огонь кипит в крови!..
Печорин есть один из тех, к кому особенно должно относиться это энергическое воззвание благородного поэта, которого это самое и заставило назвать героя романа героем нашего времени.
Вы говорите, что в нем нет веры. Но ведь это то же самое, что обвинять нищего за то, что у него нет золота: он бы и рад иметь его, да не дается оно ему. И притом, разве Печорин рад своему безверию? Разве он гордится им? Разве он не страдал от него?
Вы говорите, что он эгоист? Но разве он не презирает и не ненавидит себя за это? Разве сердце его не жаждет любви чистой и бескорыстной?.. Нет, это не эгоизм: эгоизм не страдает, не обвиняет себя, но доволен собою, рад себе. Эгоизм не знает мучения: страдание есть удел одной любви. Душа Печорина не каменистая почва, но засохшая от зноя пламенной жизни земля. Пусть взрыхлит ее страдание и оросит благодатный дождь, и она произрастит из себя пышные, роскошные цветы небесной любви...
Этому человеку стало больно и грустно, что его все не любят. И кто же эти "все"? Пустые, ничтожные люди, которые не могут простить ему его превосходства над ними. А его слезы и рыдания в степи, у тела издохшего коня? Нет, все это не эгоизм! Но его, скажете вы, холодная расчетливость, с которою он обольщает бедную девушку, не любя ее, только для того чтобы посмеяться над нею и чем-нибудь занять свою праздность? Так, но мы и не думаем оправдывать его в таких поступках.
Судя о человеке, должно брать в рассмотрение обстоятельства его развития и сферу жизни, в которую он поставлен судьбою. В идеях Печорина много ложного, но всё это выкупается его богатою натурою.
Автор, описывая наружность Печорина, говорит о его глазах: "Они не смеялись, когда он смеялся... Вам не случалось замечать такой странности у некоторых людей? Это признак или злого нрава, или глубокой, постоянной грусти. Из-за полуопущенных ресниц они сияли каким-то фосфорическим блеском, если можно так выразиться. То не было отражение жара душевного или играющего воображения: то был блеск, подобный блеску гладкой стали, ослепительный, но холодный; взгляд его - непродолжительный, но проницательный и тяжелый, оставлял по себе неприятное впечатление нескромного вопроса и мог казаться дерзким, если б не был столь равнодушно спокоен". Согласитесь: эти глаза показывают, что если это порок, то совсем не торжествующий...
Художественное своеобразие романа
Этот роман совсем не злая ирония… Печорин — это Онегин нашего времени, герой нашего времени. Что такое Онегин? Он является в романе человеком, которого убили воспитание и светская жизнь, которому все приелось.
Не таков Печорин. Этот человек не равнодушно, не апатически несет свое страдание: бешено гоняется он за жизнью, ища ее повсюду; горько обвиняет он себя в своих заблуждениях. В нем неумолчно раздаются внутренние вопросы, тревожат его, и он в рефлексии ищет их разрешения: подсматривает каждое движение своего сердца, рассматривает каждую мысль свою. Он сделал из себя самый любопытный предмет своих наблюдений и, стараясь быть как можно искреннее в своей исповеди, не только откровенно признается в своих истинных недостатках, но еще и выдумывает небывалые или ложно истолковывает естественные свои движения. Как в характеристике современного человека, сделанной Пушкиным, выражается весь Онегин, так Печорин весь в этих стихах Лермонтова:
И ненавидим мы, и любим мы случайно,
Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви,
И царствует в душе какой-то холод тайный,
Когда огонь кипит в крови.
«Герой нашего времени» — это грустная дума о нашем времени. В этом романе удивительная замкнутость создания. В нем есть что-то неразгаданное. Это вопль страдания, но вопль, который облегчает страдание...
В «Онегине» все части органически сочленены, ибо в избранной рамке романа своего Пушкин исчерпал всю свою идею, и потому в нем ни одной части нельзя ни изменить, ни заменить. «Герой нашего времени» представляет собою несколько рамок, вложенных в одну большую раму, которая состоит в названии романа и единстве героя. Части этого романа расположены сообразно с внутреннею необходимостью. Основная мысль автора дает им единство, и общность их впечатления поразительна, не говоря уже о том, что «Бэла», «Максим Максимыч» и «Тамань», отдельно взятые, есть в высшей степени художественные произведения. И какие типические, какие дивно художественные лица Бэлы, Азамата, Казбича, Максима Максимыча, девушки в Тамани!
Но «Княжна Мери» менее всех других художественна. Из лиц один Грушницкий есть истинно художественное создание. Драгунский капитан бесподобен, хотя и является в тени. Но всех слабее обрисованы лица женские, потому что на них-то особенно отразилась субъективность взгляда автора. Лицо Веры особенно неуловимо и неопределенно. Это скорее сатира на женщину, чем женщина. Отношения ее к Печорину похожи на загадку. То она кажется вам женщиной глубокою, способною к безграничной любви и преданности. То видите в ней одну слабость, и больше ничего. Особенно ощутителен в ней недостаток женственной гордости. Она любит Печорина, но в другой раз выходит замуж, и еще за старика, следовательно, по расчету; изменив для Печорина одному мужу, изменяет и другому, и скорее по слабости, чем по увлечению чувства. Она обожает в Печорине его высшую природу, и в ее обожании есть что-то рабское.
Княжна Мери изображена удачнее. Это девушка неглупая. Ей мало любить человека, к которому влекло бы ее чувство, непременно надо, чтобы он был несчастен и ходил в солдатской шинели. Печорину очень легко было обольстить ее: стоило только казаться непонятным и таинственным и быть дерзким. В ее направлении есть нечто общее с Грушницким, хотя она и несравненно выше его. Она допустила обмануть себя. Но, когда увидела себя обманутою, она, как женщина, глубоко почувствовала свое оскорбление и пала его жертвою, безответною, безмолвно страдающею, но без унижения. И в ней есть что-то как будто бы недосказанное.
Однако при всем этом недостатке художественности вся повесть насквозь проникнута поэзиею, исполнена высочайшего интереса. Каждое слово в ней так глубоко знаменательно. Слог повести — то блеск молнии, то удар меча, то рассыпающийся по бархату жемчуг! Основная идея так близка сердцу всякого, кто мыслит и чувствует. |